Верить и любить - Страница 17

Раздосадованные поклонники часто называли ее холодной и бесчувственной, не подозревая причины: только один мужчина способен завести ее с полуоборота. Такого экстатического взлета ей не испытать больше никогда ни с кем другим.

Он почувствовал, как дрожь пронзила тело Николь, как напряглись кончики грудей. Но откуда ему знать, что за восемнадцать месяцев спячки ее чувственность обострилась запредельно и теперь вырвалась наружу, сметая все на своем пути.

— Ты ведь мечтала об этом? — ласково спросил Генри, не выпуская ее из объятий.

Даже под пытками она не выдаст своих переживаний, не расскажет, как мучительно переживала разлуку, металась от надежды к отчаянию, ждала и терпела.

— А, перестань, Генри, мы поступили правильно, — с горечью сказала Николь.

Он посмотрел на нее, впитывая взглядом чистый лоб, золотистые дуги бровей, прямой точеный носик, припухшие манящие губы… И вновь первозданная жажда соития охватила их. Поневоле опровергая свои слова, она оплела его руками и ногами — захватила в плен и покорилась. А еще через несколько минут, после чудесной эротической прелюдии на еще не остывшем песке, их плоть стала одним целым, как когда-то… совсем в иной жизни.

Он перевернулся на спину, притянул ее к себе, подставил ладони ей под груди.

— Никакого вымысла, — зачарованно произнес Генри.

Ее веки дрогнули.

— Что?

— Я считал эту страсть плодом своей фантазии.

— Вот как?

— Я заблуждался, мы не должны были расставаться.

Внезапно насторожившись, Николь обернулась в сторону своего коттеджа.

— Какого черта! — протестующе проворчал Генри.

— Джонни, кажется, проснулся. — Она вскочила на ноги, отряхнула налипшие песчинки с шортов. Следом нехотя поднялся и Генри.

Что же она наделала? Поддалась зову плоти, оттого что давно не было мужчины рядом, или просто плыла по течению, позабыв данные себе обещания? Она ведь зареклась пускаться в подобные авантюры. Неужели собственные ошибки ничему ее не научили? А как насчет твердого намерения держать Генри на расстоянии вытянутой руки?

На этот раз они отчетливо услышали приглушенный детский плач.

— Похоже, пупсик проголодался, — заметил Генри, когда малыш снова жалобно запищал.

— Навряд ли. Он иногда просыпается, пугается и начинает плакать от одиночества. Мне надо идти.

— Я провожу тебя. — Генри перекинул полотенце через плечо, подхватил трость и отправился за ней. — Нам было хорошо вместе, — сказал он.

Николь недоуменно посмотрела на него.

— Ты о чем?

— Помнишь ту ночь в Ньюкасле? Мы…

— Можешь не продолжать, у меня отличная память, — перебила его Николь.

Как и о «той ночи в Ньюкасле», он пожалеет о сегодняшней сцене на пляже. Им так же руководила похоть — что ж, теперь самое время удрать и забиться в щель.

Крики Джонни участились и звучали все громче по мере приближения к коттеджу.

— Как бы он горло не сорвал, — высказал опасение Генри.

— Спокойной ночи! — Николь захлопнула за собой дверь.

Пройдя через гостиную, она оказалась в смежной комнате. На низком комоде стоял абажур, освещая детскую комнату: малыш протяжно, взахлеб кричал.

— Все в порядке, котик, — нежно сказала Николь. — Мама с тобой.

Она наклонилась и взяла его на руки. Ребенок еще раз всхлипнул и затих. Она укачивала его, тихо напевая, потом чмокнула в носик и положила обратно в кроватку.

— А теперь — спать, — прошептала она, но Джонни раскрыл глазки и захныкал.

Николь опять прижала его к груди и тут ощутила на себе чей-то взгляд: в дверях стоял Генри. От неожиданности у нее едва ноги не подкосились.

— Чего тебе? — раздраженно бросила Николь.

— Я только хотел сказать, что, если завтра ты собираешься прийти…

Внезапно Генри умолк и застыл на месте. Он представлял себе некоего изнеженного, беспомощного младенца, но малыш-то, оказывается, что надо! Кроме того, у Джеймса Освальда русые волосы, а у Джонни — темненькие… как и у него самого.

— Когда он родился? — тихо спросил Генри.

У Николь душа ушла в пятки, было ощущение, что каждый нерв натянут как струна. Тем не менее за долю секунды она успела все взвесить — нужно сказать ему сейчас же.

— Девять месяцев…

Он уставился на ребенка, потом посмотрел ей в глаза — и сомнений не осталось: это правда.

— О Боже, — простонал Генри. — Он мой!

Николь отвела глаза.

— Да.

Словно лунатик, в полной отключке, он медленно направился к детской кроватке, но молчание длилось недолго.

— Почему ты не сказала? У меня есть сын, а ты девять месяцев разыгрывала кретинскую мелодраму. Какого дьявола?! — гневно обрушился Генри.

Громовые раскаты его голоса напугали малыша, и он разревелся.

— Тише, милый. — Николь погладила мальчика по головке. — Но я ведь известила тебя, — возразила она горячим шепотом. — Я написала письмо, потом дала телеграмму.

— Не получал я ничего!

— Ты не мог выбросить их не прочитав?

— Совсем рехнулась?!!

— И тем не менее я посылала их. Шшш… — Она взяла Джонни из кроватки и нежно прижала его к себе. — Первое я отправила…

— Оставим это, — отрезал Генри. — Лучше поговорить на свежую голову. Жду тебя утром на вилле. Вместе с моим сыном, — добавил он, переступая через порог.

4

— Вот так, мой хороший, — приговаривала Николь.

Она продела ручки Джонни в прорези рукавов, застегнула пуговицы на отложном воротничке рубашки и пригладила взъерошенные волосы малыша. Николь взяла его под мышки и поставила в полный рост перед зеркалом, а он зажал в кулачки ее указательные пальцы.